Харків 10 жовтня. Немає води, немає світла, немає зв’язку. Я не знаю, коли опублікується цей пост, телефон іноді чіпляє 4G

Подаємо мовою оригіналу:

Анна Гин

Харьков 10 октября. Нет воды, нет света, нет связи.
Я не знаю, когда опубликуется этот пост, телефон иногда цепляет 4G.

Прилетают сообщения от друзей. Весточки. Судя по этим обрывкам, ракеты летят сегодня по всей Украине.

Пытаюсь обновлять телеграм-каналы. Киев, Львов, Одесса, Днепр – везде летит, везде есть погибшие и раненые. Карлик взбесился.

Картинки и видео не загружаются, вижу только тексты. Девять С-300 прилетели в Харьков.
– Живы?!

Этот сакральный вопрос сейчас можно задать, только покричав его с балкона.
Сегодня, как назло, весь день проливной дождь, холодно.

Информации почти нет. Но я точно знаю, где-то там, насквозь промокший дядя Коля ругается трехэтажным матом, но ковыряет отверткой какой-то важный кабель.

Свет будет. Не сегодня, так завтра. Не завтра, так и хер с ним. Пусть после Победы. Уже ничего не страшно. Больше нет ни паники, ни слез.

Холодно. У меня из обогревательных приборов работает только доберман. Он тёплый.
Весь день душу рвет, зараза. Говорю: “Гектор ну попей ты из миски, сволочь”. Нет, стоит над краном, рыдает. Приучили на свою голову.

Рука всё время дергается набрать родителей. Это как фантомные боли.
Я бы сейчас спросила: “Мамуль, дали вам свет?”. А она бы ответила: “Анечка, иди к нам, зажжем свечи, да и втроем теплее, надышим”.

Я бы шмыгнула сопливым носом в трубку (ноги промокшие весь день, с Гектором гуляю, а посушить обувь негде) и мама такая: “Насыпь горчицу в носки сейчас же! И корочки черного хлеба на сковороде суши и дыши. У тебя есть горчица? А хлеб?”

И я, конечно, соврала бы, что всё есть. И что в носки насыплю, и что над сковородой дышать буду.
И папа, папа, такой через полчаса перезвонил бы с инспекцией.
– Дышала? Горчицу сыпала? Смотри у меня!
Никто не позвонит. Никогда. Нет мамы. И папы нет.

Пустота. И в трубке, и в душе.
Отняла война. Семью, тепло, заботу.
Внутри всегда будет холодно. Даже если включат отопление.

О, в телеге проскочила цитата карлика “Это теракт, направленный на разрушение критически важной гражданской инфраструктуры России”.

У вранья и цинизма нет дна, вы знали?
Я недавно возила уполномоченного какого-то иностранного фонда, точно не помню. Харьков показывала, друзья попросили поволонтерить. Он то ли “фиксировал разрушения”, то ли “анализировал ситуацию”.

Показываю ему развалины Дома Печати, рассказываю, что тут меня кода-то торжественно принимали в Союз журналистов.

Он вдруг понял, что я не просто водила и давай ко мне с вопросами приставать, как он выразился “чтобы поньять контекст”
– Вот, скажите Анья, у Януковича же был электорат, который хотел дружить с Россией?
Или
– Вы уверены, Анья, что жители Крыма не выразили свою реальную точку зрения на референдуме в четырнадцатом году?

Я остановила машину и говорю: Слышишь, Майкл, а помнишь 11 сентября в Нью-Йорке? Ты тогда блядь, много в контекстах разбирался? Что, прям изучал взаимоотношения Аль-Каиды с Пентагоном? Анализировал электоральные поля Саддама Хусейна?

Мир просто замер, глядя на кадры падающих башен близнецов.
И ничего не требовало тогда дополнительного анализа. И не было сомнений, что это жуткий террористический акт, массовое убийство мирных людей.
Всё предельно однозначно, Майкл. Не надо искать слои.

Вот эта груда камней – мой институт, а эта – школа моей дочери, а вон там, видишь, была Новая Почта, там погибли тринадцать человек в очереди за гуманитаркой.
Охуел немножко Майкл. Заткнулся.
Владимир Александрович, очень Вас прошу, если завтра “Большая Семерка” всё же состоится, скажите им, что в нашей стране, уже грёбаных полгода – одиннадцатое сентября.
Каждый. Божий. День.
Может хоть так поймут.

Аня, Харьков.